Сергей Дигол - Практикант[СИ]
Свыкшийся, наконец, с накрывшим меня, совсем как тень совы над сусликом, молчанием, я с трудом верю своим ушам, когда на родительском собрании Даманская наклоняется к моему уху и, не в силах сдержаться — болтливость женщины сильнее ее же ненависти — рассказывает все.
Или почти все, что ей известно об Ирине Албу.
Ирине Сергеевне Албу, если быть точным, а для нас, преподавателей лицея, точность прежде всего в том, чтобы не противоречить директрисе, которая встречает входящую в актовый зал Албу в лучших традициях настоящего японского ресторана — пятясь назад, бесконечно кланяясь и при этом умудряясь чуть ли не спиной видеть лучшее и конечно же свободное место, к которому она уверенно подводит почетную гостью.
Яснее ясного, что иначе как по имени–отчеству Долту к ней не обращается. Хотя эта самая Ирина Сергеевна явно моложе ее, прикидываю я. Симпатичная, между прочим: строго, как это принято говорить, очерченные темные брови, читай — изрядно выщипанные, чуть продолговатое и худощавое, но отсвечивающее блеском здоровой кожей лицо, бегающие, скорее от собственных мыслей, чем от смущения то ли карие, то ли чайного цвета глаза, вполне достойная грудь, растягивающая облегающую верхнюю часть туловища сорочку. И еще — самая настоящая плетеная косичка, болтающаяся чуть ниже лопаток, пшеничного, в отличие от пробивающихся прямо из головы чернеющих корней, цвета.
— …с грантами–то на следующий год — проблема, — слышу я и понимаю, что Виктория увлеченно выдает мне все самые острые новости, разумеется, из кулуаров администрации лицея.
— Албу и так, считайте, основной спонсор, — продолжает она, и я чувствую ушной раковиной ее теплое дыхание, — а теперь, когда американцы вроде бы отказываются…
Я все понимаю с двух предложений — большая, надо признать, редкость для меня. Одного я пока не возьму в толк — какого дьявола дорогой, как выясняется, для нашей директрисы Ирине Сергеевне, все это надо. Транжирить собственные бабки на содержание лицея
— Да кто она, собственно, такая? — поворачиваюсь я к Виктории и наши взгляды на секунду застывают, а носы — те и вовсе касаются друг друга кончиками.
— Вы что, правда не знаете? — чуть отпрянув назад, спрашивает Вика.
Теперь, правда, она голоса не повышает, а совсем наоборот — почти шепчет.
Я беспомощно верчу головой и пожимаю плечами и все для того, чтобы узнать еще одну — не многовато ли сенсаций на пару отдельно взятых минут? — сенсационную новость.
— Она же мать вашей ученицы! — улыбается Вика, растерянно, но не без теплоты во взгляде.
Бог ты мой! Передо мной, загораживая огромные голубые глаза моей коллеги, всплывают другие глаза — раскосые, то ли карего, то ли чайного цвета, из–за очков в черной прямоугольной оправе не разобрать. Глаза за стеклами очков и косая, рваная челка, которая еще вполне себе ничего по сравнению с остальными фрагментами прически — короткими, но поразительно беспорядочно, словно разворошенными ураганом волосами, окрашенными, ко всему прочему, в необычайно пестрые цветовые пятна — от пепельного до лилового.
Александра, соображаю я, награждая выплывший из памяти портрет именем. Его, кстати, настоящим именем. Ведь Александра Албу — и в самом деле моя ученица, шестнадцатилетняя девушка с прической эмо и, как мне теперь известно, самой влиятельной мамой из всех родителей всех учеников лицея.
Я успеваю ухмыльнуться самому себе, вспомнив, что не очень–то баловал Александру наивысшими оценками (по моему предмету она — твердая восьмерочница), до того, как слышу прямо за спиной голос Нелли Степановны, загадочным образом успевшей стремительно переместиться из противоположного конца зала:
— Подготовиться учителю истории!
Вздрогнув от кодового слова, я еще раз вздрагиваю, когда до меня доходит, к чему, собственно, я должен готовиться. Я вижу седую химичку, которая, застыв с микрофоном на середине зала, время от времени поворачивается, чтобы обменяться взглядами с родителями именно того класса, на обсуждение которого она переключается.
— А в целом, ваши дети молодцы! — ставит она оптимистичную точку и зал разряжается на одну половину смехом, а на другую — аплодисментами.
Мне же не до смеха и не до рукоплесканий. Ничего похожего на характеристику классов — то, о чем только что с таким триумфом закончила говорить химичка — у меня не готово. Ничего, кроме детсадовского «этот хороший, а тот не очень» я до выхода в середину зала, под перекрестный огонь сотен пар глаз, придумать не в состоянии. Поэтому я прошу директрису — мысленно, конечно, — о милости, но она, похоже, и не собирается завязывать с вендеттой.
— Думаю, учитель истории не худшего мнения о наших лицеистах, — гремит огрубленный динамиками голос Нелли Степановны, и по залу пробегает вторая волна оживления, на этот раз лишь в виде смеха.
— Что же вы? — удивляется она и кивает мне.
Я киваю в ответ, надо признаться, обреченно, но сделать шаг вперед не успеваю.
— Виктория Михайловна, вам слово! — оглушает меня директриса.
Минут через десять — за точность не ручаюсь, в любом случае, еще во время выступления Даманской, — я спускаюсь с крыльца школы и иду куда глаза глядят. В прямом смысле — ведь я поворачиваю, повинуясь каждому движению собственных зрачков. Со стороны меня, должно быть, можно принять за пьяного.
Отрезвляет меня лишь сигнализация. Самая обыкновенная автомобильная сигнализация — два быстрых пика, издаваемых черной Маздой, о задний бампер которой я едва не натыкаюсь коленями.
Подняв глаза, я вижу светлую косичку, мелькнувшую было с обратной стороны автомобиля, над открывшейся водительской дверцей и исчезнувшую за секунду до мягкого щелчка закрывающейся дверцы. С обращенной ко мне стороны бесшумно опускается стекло, повышая уязвимость пассажира на переднем сиденье, и я слышу чуть приглушенный женский голос, произносящий мое имя.
— Да? — опускаю я голову на уровне приспущенного стекла и вижу, что косичка застыла на правом плече ее обладательницы.
— Вы же Демьян? — вроде как уточняет Албу, уставившись на меня.
— Садитесь, — распоряжается она, и перед моим носом щелкает автоматически открывшаяся дверца. — Нам по пути.
20
— О вас мне рассказала дочь, — говорит Албу, не отрывая взгляда от дороги.
Еще бы — не из телепередачи же ей обо мне известно.
Свое пояснение, на ее взгляд, крайне необходимое, она дает не сразу, прекрасно понимая, что я буду терзаться — разумеется, молча — вопросом о целесообразности нашей совместной поездки. Тем не менее она молчит до тех пор, пока лицей не исчезает из зеркала заднего вида, будто хочет удостовериться в том, что чересчур любопытный свидетель нашего разговора наконец отстал.
— Ей нравятся ваши уроки, — добавляет она, на этот раз бросив в мою сторону короткий, словной украдкой, взгляд.
Боже, еще одна напасть на мою голову! Влюбленная в учителя лицеистка — старая, как школьное образование история, не обошедшая, похоже и меня, несмотря на мою параноидальную боязнь завести любимчиков.
Не решаясь изобразить на лице улыбку, я все же усмехаюсь про себя, представив, как вытянется лицо Нелли Степановны, когда она узнает, на кого я променял ее дочь.
Или, если быть справедливым, кто выбрал меня — человека, не выбравшего ее дочь.
Покраснев от гнева, директриса — к гадалке не ходи, — побледнеет, когда поймет, что и новый ее план, по постепенному выдавливанию меня из лицея, придется, как и план по выдаче замуж дочери, существенно корректировать.
А что поделать: деньги спонсора — отличное средство собственного смирения с безрассудством подчиненных.
— Вы ведь никуда не спешите? — спрашивает Албу, и я, отключив фантазию и включив зрение, вижу перед собой шлагбаум. Вернее, перед Маздой со мной на переднем сиденье, которая замирает перед этим самым — белым в красную полоску — шлагбаумом, привычно демонстрирующим покорность, которая у них, шлагбаумов, в отличие от людей, выражается не преклонением, а напротив, гордой выправкой почти перпендикулярно земле.
— Да вроде… — неуверенно бормочу я, понимая, что фраза мамаши Албу о том, что нам по пути относится к ее, а не к моим планам.
Путь этот приводит нас в подземный гараж кишиневской новостройки, шестнадцатиэтажки с дорогущими квартирами, в связи с чем, собственно, путь во двор и загораживает шлагбаум а под домом располагается длиннющий — машин на семьдесят — гараж, из которого на лифте так легко попасть прямо на свой этаж, хотя бы и шестнадцатый.
И хотя лифт поднимает нас легко и стремительно, как две пушинки, а не больше центнера живого веса, я успеваю подумать, что неплохо бы все же быть готовым отвечать на вопросы. Хотя бы во второй раз за один день.
